Все слышали, что депрессия — это не просто «Хватит ныть! Соберись, тряпка!», а серьезная болезнь. Но по-настоящему осознаешь это лишь тогда, когда сам становишься ее жертвой. Каково это — лежать в психиатрической клинике и планировать самоубийство, ELLE рассказала 32-летний юрист Елена Трофимова. Имя она попросила изменить: в нашем обществе не принято признаваться в проблемах с психикой.

По наклонной плоскости

До болезни я была жизнерадостным человеком. Такая «Ленка-оптимистка». Бывало, жизнь подкидывала неприятные ситуации, но я всегда умела видеть в них что-то хорошее. Про депрессию я не знала ничего, считая, что любое плохое настроение пройдет после силовой тренировки в спортзале или нескольких дорожек в бассейне.

Первые звоночки начались два года назад. Я тогда ради лишних заработков много документов брала на дом и сидела над бумагами по ночам, поэтому мои естественные биоритмы полностью сбились. Сначала появилась бессонница. Следом за ней — перепады настроения, которые я никак не могла предсказать и контролировать: вроде только что собиралась в театр, наряжалась перед зеркалом в отличном расположении духа, предвкушая прекрасный вечер с подругой, и вдруг — бац! — настроение стремительно падает, поход в оперу почему-то кажется бессмысленной затеей, которая абсолютно не радует. Мне становилось настолько плохо, что я решала: лучше останусь дома и поплачу. Я неожиданно отменяла встречи, пропадала, не отвечала на сообщения. Друзья обижались, решали, что мне на них наплевать.

    Я вышла на ­улицу в пижаме и ­резиновых сапогах, разговаривала с прохожими и РЫДАЛА

Я вообще стала много плакать. К несчастью, все мои родные живут в другом городе, поэтому близких людей, которые могли бы заметить изменения в моем характере и поведении, рядом не оказалось. У меня был молодой человек Сергей, который однажды просто обратил внимание, что у меня часто глаза на мокром месте. Сначала он думал, что у нас проблемы в отношениях. Потом решил, что я слишком эмоциональна, как все женщины. Я понимала, что со мной творится что-то неладное. Пила чай с мятой, потому что мята успокаивает. Покупала в аптеке «Тенотен» и «Новопассит», чтобы не нервничать на работе. Сейчас я осознаю, что если бы я тогда пошла к профессиональному психологу, то со мной не случилось бы того, что случилось. Но у меня тогда не было лишних денег, поэтому я сходила на прием к знакомой студентке психфака, которая зарабатывала, раздавая консультации. Она нарисовала какие-то графики и сообщила, что все мои проблемы из-за того, что мама до моего рождения сделала несколько абортов. Эта «ценная информация» мало мне помогла.

В комнате с белым потолком

Меня утешало то, что в моем отделении не было «безнадежных». Здесь лечились от депрессивных и тревожных состояний, неврозов, фобий. Я думала, что с каждым пациентом ведутся длительные психотерапевтические беседы, но в основном врачи задавали всем раз в день один и тот же вопрос: «Как твое настроение?» Мне прописали антидепрессанты, и уже через неделю самочувствие стало намного лучше: навязчивые мысли отступили, появилась привычная для меня потребность в общении, хотелось чем-то заниматься. Я вела дневник, болтала с другими пациентами, помогала накрывать столы к обеду, читала много книг и сидела в интернете. Оказалось, что в «психушке» все не так, как я представляла по книгам и фильмам: никто не кричит, что он Наполеон или Иван Грозный; все пациенты принимают лекарства, поэтому они не буянят и большую часть времени сидят в своих планшетах или смотрят телевизор. Пять раз в день все «психи» выстраиваются в очередь за очередной порцией таблеток. В очереди мы устраивали сами себе терапию, рассказывая друг другу, какое у кого настроение. Некоторым больным разрешали гулять на улице — у нас был ритуал провожать их до дверей. Среди пациенток были и вполне состоявшиеся женщины — с детьми, мужьями, деньгами... Моей соседкой оказалась молоденькая студентка, учившаяся в Лондоне, в соседней палате жила монахиня. Рядом находилось мужское отделение. Я подружилась с симпатичным парнем, с которым мы вместе любили смотреть футбол по телевизору. Ему постоянно казалось, что у него влажные ступни, и это навязчивое чувство сильно мешало ему жить. В клинике он лечился уже не первый раз, но без особого успеха. Что до меня, я хорошо реагировала на лекарства, чувствовала себя неплохо и быстро пошла на поправку. Через три недели ­меня выписали. И, как оказалось, рано.

Смерть ей к лицу

Через несколько недель меня вдруг «накрыло» в метро: стало трудно дышать, страшно было находиться в вагоне, казалось, что люди вокруг странно смотрят. Я прямо со станции позвонила Сергею, чтобы он меня забрал, — боялась ехать дальше. Пришлось снова вернуться в больницу. Я — послушный пациент и пила все положенные мне лекарства, но почему-то становилось все хуже и хуже. Потом я узнала, что такое бывает: у человека развивается невосприимчивость к определенным препаратам. Ты говоришь врачам, что лекарства больше не помогают, и тебе назначают другие. Но почему-то на ежедневный традиционный вопрос о настроении я, как болванчик, отвечала: «Все нормально». Мне до смерти надоело болеть и жаловаться! Я не верила, что мне могут помочь. От Сергея, который приходил меня навещать каждый день, я свое подавленное состояние тоже скрывала. Как-то написала подруге сообщение, что чувствую себя не очень хорошо и даже посещают мысли о самоубийстве. Но она не отнеслась к этому серьезно: «Ленок, осталось же совсем немного долечиться! Все будет хорошо. Не грусти!»

Однажды я приняла решение, что больше так жить не хочу. Я взяла из прикроватной тумбочки хранившиеся там таблетки, наврала медсестрам, что ненадолго по делу съезжу к Сергею (меня, как идущую на поправку, отпускали на улицу), и ушла из больницы. Купила дорогой коньяк (решила не экономить — в последний-то раз!), взяла с собой сумку, паспорт... Мобильник брать не стала, чтобы отсечь пути к отступлению — никому не звонить и не писать. В общем, подошла к делу «ответственно». Я придумала себе такой план: пойти на набережную, спуститься к воде, выпить несколько таблеток, запить коньяком, заснуть и замерзнуть (дело было ранней весной). Приятно и безболезненно.

В этот день моему ангелу-хранителю пришлось изрядно потрудиться. Мне повезло, что река у берега еще не растаяла, поэтому я просто потеряла сознание на льду, а не упала в воду. Повезло, что рядом выпивала какая-то компания, они хоть и прикарманили мой кошелек, но позвонили в «скорую». Повезло, что Сергей залез в интернет, прочел про «найденную под мостом на льду молодую женщину без сознания» и понял, что это про меня. В тот день мне ­несказанно повезло много раз.

Пробуждение мое было ужасным: очнулась в городской больнице — голая, беспомощная, в памперсе. Я не могла даже сходить в туалет. Сергей был все время рядом и кормил с ложечки.

Шоковая терапия

Потом меня перевезли обратно в клинику. Там мой побег наделал много шуму. Медсестер, которые дежурили в эту смену, лишили премии; пациентам запретили хранить таблетки у себя в тумбочках. А я из «отличницы» моментально стала «той-которая-создает-проблемы». Врачи предложили мне другую схему лечения: раз таблетки не действуют — есть смысл применить электросудорожную терапию. Это когда к твоим вискам прикрепляют электроды и пропускают через них ток. Для тех, кто читал «Пролетая над гнездом кукушки» (а я читала!), это звучало невероятно пугающе. Но в тот момент я была готова хоть на электрический стул сесть, лишь бы мне стало лучше. От родителей, которые живут в другом городе, подробности лечения я скрывала, и про ­попытку ­суицида они так и не узнали.

Сами сеансы электрошока я не помнила — их делали под наркозом. Обычно я просыпалась уже на кушетке в отделении, а кто-то из подружек-пациенток сидел рядом и гладил меня по голове. В больнице вообще было принято поддерживать друг друга. Побочный эффект от сеансов — потеря памяти, поэтому те два месяца моей жизни я помню очень смутно. Например, подруга подарила мне книгу «Несвятые святые». Я ее прочитала, обсуждала с ней свои впечатления, а сейчас, спустя два года, я прочла ее снова и не вспомнила ни одного слова. Не помню, кто меня навещал, не помню имен своих соседей по палате. Медсестры и врачи мне не доверяли. Когда на день рождения друг подарил мне цветы, медсестра отказалась дать для них стеклянную вазу: «А вдруг ты ее разобьешь и горло себе перережешь?!» Постепенно мне стало намного лучше, к жизни стала возвращаться настоящая «я». Ушла тревожность, навеянная болезнью, но ее место заняли реальные страхи: как мне жить дальше? Будут ли у меня рецидивы? Смогу ли я найти новую работу? Придется ли всю жизнь пить антидепрессанты? Можно ли будет иметь детей? Я настолько привыкла к узкому мирку нашей клиники, что побаивалась возвращаться в мир большой. Соседи по палате казались друзьями на всю жизнь: они прошли через те же испытания и были единственными, кто меня понимал.