Шумная толпа или тихое уединение — что предпочтете вы? О преимуществах второго рассказывает Дженнифер Ститт, кандидат наук в области интеллектуальной истории США в Университете Висконсин-Мэдисон. Опираясь на философские труды Ханны Арендт и художественный рассказ Эдгара Алана По, она показывает необходимость выделять время для одиночества — особенно в современном мире, где главенствует интернет и постоянная жажда общения, без разбора с кем и для чего. Кроме того, автор размышляет, в чем разница между уединением и одиночеством, к чему может привести неумение человека остановиться и подумать, как одиночество становится практикой, которая подготавливает нас к участию в общественной и политической жизни, и почему быть человеком толпы — величайшее преступление.
В 1840 году Эдгар Аллан По описал «безумную энергию» старика, который бродил по улицам Лондона от заката до рассвета. Свое мучительное отчаяние он мог временно облегчить, только лишь погрузившись в бурную толпу горожан. «Он не может оставаться наедине с самим собою, — писал По. — Он тип величайшего преступника… Он человек толпы».
Как многие поэты и философы разных столетий, По подчеркивал значение одиночества. Это было «такое большое несчастье», считал он, потерять способность быть наедине с собой, оказаться захваченным толпой, отказаться от своей уникальности в пользу скучного соответствия. Два десятилетия спустя идея одиночества поразила воображение Ральфа Уолдо Эмерсона несколько иным образом. Цитируя Пифагора, он писал:
«Утром — одиночество; <…> тогда природа может говорить с воображением так, как никогда не говорит в компании».
Эмерсон призвал мудрейших учителей обратить внимание своих учеников на важность наличия «периодов и привычек одиночества», — привычек, которые делали возможной «серьезную и отвлеченную мысль».
В XX веке идея одиночества стала центральной в философии Ханны Арендт. Немецко-еврейская эмигрантка, бежавшая от нацизма и нашедшая убежище в Соединенных Штатах, Арендт провела большую часть своей жизни, изучая отношения между человеком и полисом. Для нее свобода была привязана как к частной сфере (vita contemplativa), так и к сфере общественно-политической (vita activa). Она поняла, что свобода подразумевает нечто большее, чем способность человека действовать на публике спонтанно и креативно. Это также способность думать и выносить суждения наедине, когда одиночество дает человеку возможность обдумывать свои действия и развивать свою совесть, избегая какофонии толпы — чтобы, наконец, услышать свои собственные мысли.
В 1961 году журнал «The New Yorker» поручил Арендт осветить процесс над Адольфом Эйхманом, офицером СС, который помог организовать Холокост. Арендт хотела знать, как кто-то мог совершить такое зло? Конечно, только отъявленный социопат мог участвовать в Холокосте. Но Арендт была удивлена слабостью воображения Эйхмана, его непревзойденной условностью. Она утверждала, что хотя действия Эйхмана были ужасными, но сам Эйхман как человек, как личность был довольно-таки обычным, ни демоническим, ни чудовищным. В нем не было никаких признаков стойких идеологических убеждений. Она приписывала его безнравственность — его способность, даже рвение совершать преступления — его «легкомыслию». Именно его неспособность остановиться и подумать допустила Эйхмана до участия в массовых убийствах.
Как По подозревал, что в человеке толпы скрывается нечто зловещее, так и Арендт осознавала, что:
«Человек, который не знает этого тихого общения (в котором мы анализируем наши слова и поступки), не будет против того, чтобы противоречить самому себе, и это означает, что он никогда не сможет объяснить своих слов и поступков; и при этом он не будет возражать против совершения какого-либо преступления, поскольку он может рассчитывать на то, что в следующую секунду оно будет забыто».
Эйхман избегал сократовской саморефлексии. Он не мог вернуться домой к себе, не мог пребывать в состоянии одиночества. Он отказался от vita contemplativa, и поэтому не смог приступить к необходимому сеансу вопросов-ответов, который позволил бы ему изучить значение вещей, провести различие между фактом и вымыслом, правдой и ложью, добром и злом.
«Лучше страдать неправильно, чем поступать неправильно, — писала Арендт, — потому что вы можете оставаться другом страдающего; но кто хотел бы быть другом убийцы или жить вместе с ним? Даже не другой убийца».
Однако это вовсе не значит, что все легкомысленные люди — монстры, и что печальные лунатики мира скорее совершат убийство, чем окажутся в одиночестве. Эйхман показал Арендт, что общество может функционировать свободно и демократично, только если оно состоит из людей, занимающихся мыслительной деятельностью — деятельностью, требующей одиночества. Арендт считала, что «жизнь вместе с другими начинается с совместной жизни с самим собой».
Но возникает вопрос — что, если мы одиноки в нашем уединении? Нет ли опасности стать изолированными людьми, отрезанными от радостей дружбы? Философы давно обозначают тщательное и важное различие между уединением и одиночеством. В «Республике» (ок. 380 г. до н.э.) Платон предложил притчу, в которой Сократ прославляет одинокого философа. В аллегории пещеры философ убегает от тьмы подземного логова — и из компании других людей — к солнечному свету созерцательной мысли. В одиночку, но не в одиночестве, философ настраивается на свою внутреннюю сущность и мир. В одиночестве беззвучный диалог, «который душа поддерживает сама с собой», наконец становится слышимым.
Повторяя Платона, Арендт заметила:
«Мышление, если говорить экзистенциально, является уединенным, но не одиноким делом; уединение — это та человеческая ситуация, при которой я сама себе компания. Одиночество наступает <…>, когда я одна и без компании», но когда мы желаем этого, и не можем обрести.
В уединении Арендт никогда не жаждала установления дружеских отношений, потому что в такие моменты она никогда не была по-настоящему одинока. Ее внутренний мир был тем другом, с которым она могла вести беседу, тем молчаливым голосом, который задавал жизненно важный вопрос Сократа: «Что вы имеете в виду, когда говорите…?»
«Твое “я”, — заявила Арендт, — единственное, от кого ты никогда не сможешь уйти — если только не перестанешь думать».
Сейчас стоит вспомнить предупреждение Арендт. В нашем гиперсвязанном мире, в котором мы можем постоянно и мгновенно общаться через Интернет, мы нередко забываем выделить время и место для уединения. Мы проверяем нашу электронную почту сотни раз в день; мы отправляем тысячи текстовых сообщений в месяц; мы одержимо пролистываем Твиттер, Фейсбук и Инстаграм, стремясь постоянно общаться с близкими и случайными знакомыми. Мы ищем друзей наших друзей, бывших любовников, людей, которых мы едва знаем, людей, которых мы не знаем вообще. Мы жаждем постоянного общения.
Но, как напоминает нам Арендт, когда мы теряем способность быть в одиночестве и способность оставаться наедине с собой, тогда же мы теряем способность мыслить. Мы рискуем оказаться в толпе. Мы рискуем быть «сметенными», как она выразилась, «тем, чем все остальные занимаются и во что они верят», — после этого мы, заточенные в клетке бездумного соответствия, более не способны отличать «правильное от неправильного, красивое от уродливого». Одиночество — это не только состояние ума, необходимое для развития сознания и совести человека, но и практика, которая подготавливает нас к участию в общественной и политической жизни. Прежде чем мы сможем поддерживать отношения с другими, мы должны научиться поддерживать отношения с самими собой.
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
|
