На вершине горы венцом на ложе трав возлежит замок моих предков. Из века в век ощерившиеся зубцы стен держат в узде суровую, изрытую морщинами местность. Древние башни в эпоху феодализма славились по всей Франции; бойницы и укрытия видели баронов, графов и даже королей, и никогда эхо от шагов завоевателей не раздавалось в просторных залах замка.
Однако с той героической поры всё переменилось. Бедность и гордыня, не позволившая наследникам осквернить своё славное имя торговыми аферами, обрекли на гибель великолепие владений. Всё здесь – осевшие стены, запущенная буйная растительность парка, пересохший ров, щербатые дворики, накренившиеся башенки, покосившиеся полы, траченая обшивка, поблёкшие гобелены – слагало грустную повесть об оскудевшей роскоши. Четырёхглавая когда-то крепость стала одноглавой, а место могущественного лорда занял его обнищавший потомок.
Здесь, в одной из просторных и мрачных комнат замка, я, Антуан, последний из обречённого графского рода С., впервые увидел свет девяносто лет назад.
Я не знал своих родителей. Мой отец погиб в возрасте тридцати двух лет. Это случилось за месяц до моего рождения; его убил камень, сорвавшийся с полуразрушенного парапета. Моя мать умерла в родах, и я оказался на попечении слуги, человека достойного и наделённого недюжинным умом. Если мне не изменяет память, его звали Пьер.
Я был единственным ребёнком. Одиночество только укреплялось благодаря стараниям моего воспитателя. Он препятствовал моему общению с крестьянскими детьми, чьи семьи обосновались на равнине у подножия. Пьер объяснял запрет тем, что отпрыску благородного семейства негоже водить дружбу с плебеями. Теперь я знаю, что истинная причина заключалась в другом: он хотел уберечь меня от россказней о роке, который из поколения в поколение преследовал мой род.
Я проводил детство, изучая старинные фолианты или бесцельно слоняясь в фантастическом лесу у подножия. Очевидная неохота моего престарелого воспитателя углубляться в историю моих предков по отцовской линии обостряла ужас, который пронизывал каждое упоминание о доме. Дурные предчувствия были пробуждены обстоятельствами, которые сопутствовали смерти моих предков – графов из рода С.
Сначала я полагал, что происхожу из семьи, в которой мужчины долго не живут. Однако с возрастом стал задумываться о бессвязных старческих обмолвках воспитателя: он часто упоминал проклятие, отмерявшее носителям графского титула срок жизни длиной лишь в тридцать два года.
Когда мне минул двадцать один год, Пьер вручил мне рукописную книгу, переходившую много поколений от отца к сыну, чтобы каждый продолжил летопись рода. Изучение записей не рассеяло моих мрачных предчувствий.
Рукопись перенесла меня в прошлое, в тринадцатый век. Тогда этот замок был грозной и неприступной крепостью. Именно в те времена появился в наших владениях некий человек, весьма примечательный, хотя и низкого положения. Его звали Мишель, по прозвищу Злой, поскольку о нём шла страшная слава. Он слыл апостолом чёрной магии и алхимии, изнуряя себя в поисках философского камня и эликсира молодости.
У Мишеля был сын Карл, юноша сведущий в оккультных науках не менее отца, а потому все звали его Колдуном. Честные люди сторонились этой пары, подозревая, что отец и сын совершают нечестивые обряды.
Говорили, что Мишель заживо сжёг свою жену, принеся её в жертву дьяволу, и что именно он и его сын виновны в участившихся исчезновениях крестьянских детей.
…В ту ночь в замке на горе царила тревога: исчез юный Годфрей, сын графа Генриха С. Несколько человек во главе с обезумевшим графом ворвались в хижину колдунов. Они застали там старого Мишеля, хлопотавшего вокруг чана с кипящим варевом. Не владея собой от бешенства, Генрих бросился на старика, и несчастная жертва испустила дух в его смертоносных объятиях.
А тем временем слуги обнаружили молодого Годфрея в дальних пустовавших покоях замка. Но радостная весть пришла слишком поздно…
Когда Генрих со своими людьми покидал жилище алхимика, за деревьями уже маячил силуэт Карла Колдуна. Медленно надвигаясь на графа, он монотонно произнёс проклятие: «Да не достигнет ни один отпрыск рода убийцы возраста, превосходящего твой!» – и, быстро выхватив из складок своего платья склянку с жидкостью, плеснул ею в лицо убийцы своего отца, скрывшись затем за чернильными кулисами ночи.
С тех пор он бесследно исчез.
Граф скончался на месте и был похоронен на следующий день. С его рождения до смерти прошло немногим больше тридцати двух лет.
Время и табу, наложенное на упоминание о страшной ночи, стёрли проклятие из памяти семьи графа. Поэтому, когда Годфрей, невольный виновник трагедии, пал от стрелы во время охоты в возрасте тридцати двух лет, никто не связал его гибель с роком.
Но когда много лет спустя в окрестностях замка был найден бездыханным Роберт, молодой граф, обладавший завидным здоровьем, крестьяне стали поговаривать, что смерть, видать, не случайно нашла их господина именно в его тридцать вторую весну.
Людовик, сын Роберта, достигнув рокового возраста, утонул в крепостном рву. Скорбный список пополнялся поколение за поколением: Генрихи, Роберты, Антуаны, Арманы, жизнерадостные, ни разу не согрешившие, расставались с жизнью, едва им исполнялось столько лет, сколько было их далёкому предку, когда он совершил убийство…
Окончив чтение, я понял, что́ ждёт меня в не столь отдалённом будущем, самое большее через одиннадцать лет, а может, и раньше. Я жил отшельником и, не испытывая влечения к науке как таковой, старался овладеть таинствами демонологии и алхимии. Мир чёрной магии затягивал меня всё глубже. Но я по-прежнему был далёк от того, чтобы постичь странное проклятие, обрушившееся на мой род.
Порой, утрачивая мистицизм, я пытался объяснить смерть моих предков более приземлённой причиной: банальной расправой, начатой Карлом Колдуном и продолженной его потомками, и жаждал найти заклинание, способное освободить мою семью от проклятия.
Я готовился встретить своё тридцатилетие, когда небесный глас призвал слугу Пьера к себе. В конце концов мысль о том, что я единственное живое существо, обитающее в крепости, перестала занимать меня, и я почти смирился с тем, что должен разделить судьбу моих предков. Я проводил время, исследуя разорённые залы и башни, проникая в закоулки, которые, по словам старого Пьера, не слышали человеческих шагов уже более четырёхсот лет.
Я рассматривал мебель, покрытую пылью веков; небывалая паутина опутывала все предметы; гигантские летучие мыши хлопали жуткими иссохшими крыльями в безграничном мраке. Я был приговорён, и срок исполнения приговора приближался с каждым движением маятника часов в библиотеке. Я ежесекундно ждал прихода смерти и решил, что ей не встретить в моём лице малодушной жертвы. С возросшим рвением я продолжал обшаривать замок.
Событие, определившее мою дальнейшую жизнь, случилось во время одной из вылазок в полуразрушенное крыло замка, когда мне оставалось, по моим предчувствиям, менее недели до рокового часа.
Добрую часть утра я посвятил лестнице в одной из самых древних башен. День застал меня за поисками помещения, служившего в Средние века тюрьмой. По мере того как я продвигался вниз, настил становился всё менее упругим, и вскоре мерцающий свет моего светильника уткнулся в голую, сочившуюся водой стену.
Я уже хотел повернуть назад, как вдруг разглядел на полу едва заметную крышку люка с кольцом. Пришлось повозиться, прежде чем удалось её приподнять. Из чёрного провала поднимался едкий дым; с шипением заметалось пламя светильника. Однако удалось рассмотреть осклизлые каменные ступени, ведущие вниз.
Я начал спуск и, одолев их немалую часть, оказался в узком каменном проходе глубоко под землёй; долго шёл по нему, прежде чем остановился перед массивной дубовой дверью, источённой сыростью. Она оказала отчаянное сопротивление моим попыткам открыть её. Выбившись из сил, я решил вернуться к лестнице, но вдруг услышал скрип ржавых петель: тяжёлая дверь за мной отворилась.
Очевидное присутствие живого человека или духа ножом полоснуло меня по сердцу. Помедлив, я обернулся на звук и, не веря себе, приник взглядом к представшему предо мной видению.
В проёме готической двери стоял человек в длинном чёрном средневековом платье и старинном головном уборе. Его роскошные волосы и дремучая борода отливали смолью. Я никогда не встречал человека со столь высоким лбом, с такими узловатыми, похожими на клешни, мертвенно-белыми руками и столь глубоко запавшими щеками, обрамлёнными глубокими морщинами. Костлявое тело контрастировало с роскошью одеяния. Но более всего меня поразили глаза – две бездонные черноты, сочившиеся нечеловеческой злобой. Пристальный взгляд на меня был преисполнен такой ненависти, что кровь застыла в моих жилах.
Наконец, человек заговорил, и его резкий голос только усугубил мой ужас. Незнакомец формулировал свои мысли по латинским лекалам, но язык просвещённых людей Средневековья был мне не чужд: я освоил его, изучая труды алхимиков.
Он повёл речь о родовом проклятии, о том, что мне недолго осталось жить; в подробностях описал преступление, совершённое моим предком. От него я узнал, что в ночь убийства Карлу Колдуну удалось бежать, но через много лет, дождавшись, когда наследнику графа исполнится столько полных лет, сколько было его отцу в ту роковую ночь, он вернулся, чтобы выпустить стрелу в его сердце. Роберту минуло тридцать два года, когда Карл подстерёг его и заставил принять яд…
Предоставив мне самому подобрать ключ к загадке, почему проклятие не умерло в те давние времена вместе с мстительным Карлом Колдуном, мой собеседник пустился в рассуждения об алхимии и об опытах, коим посвящали всё своё время Мишель и его сын. Не утаил и того, что Карл бился над получением эликсира, дарующего вечную жизнь и молодость.
Казалось, воодушевление, охватившее незнакомца, вымыло из его взгляда жгучее злорадство, но внезапно дьявольский блеск вновь вспыхнул в его глазах, а из горла вырвалось змеиное шипение. Он высоко поднял склянку с намерением умертвить меня тем же способом, который шесть столетий назад выбрал Карл Колдун, чтобы расправиться с моим предком Генрихом.
В мгновение ока я запустил в моего палача слабо мигающим светильником. Склянка ударилась о камень, и платье незнакомца вспыхнуло, окрасив воздух мутным отсветом пламени. Мои нервы не вынесли вопля, полного ужаса и бессильной злобы, и я без сознания рухнул на скользкие камни.
А когда наконец пришел в себя, вокруг сгустилась тьма. Разум отказывался осмыслить происшедшее, но любопытство одержало верх. «Кто это отродье зла? – думал я. – Как проник этот человек в замок? Откуда эта одержимость, с которой он жаждал отомстить за смерть Мишеля Злого? Как могло получиться, что проклятие из века в век неумолимо настигало свою очередную жертву?»
Я знал, что отныне свободен от пут многолетнего страха: ведь я сразил само орудие проклятия! Исполнившись решимости разобраться до конца, я нашарил в кармане огниво и кремень и зажёг светильник.
Первое, что бросилось мне в глаза, было изуродованное почерневшее тело загадочного незнакомца. Его глаза, ещё недавно горевшие злобой, заволокла смертельная пелена. Содрогнувшись от отвращения, я прошёл в комнату за готической дверью.
То, что открылось моему взору, более всего напоминало лабораторию алхимика. В углу высилась груда жёлтого металла, из которой луч света высек сноп искр. Вероятно, это было золото. Проём в дальнем углу вёл в… самую чащу дикого леса. Поражённый, я понял, каким образом незнакомец проник в замок, и повернул назад.
Я поклялся себе, что не стану смотреть на останки моего врага, но тут до меня донёсся его едва уловимый стон. Цепенея от ужаса, я склонился над обугленным и покорёженным телом. Внезапно пелена спала с его чёрных глаз; потрескавшиеся губы силились что-то сказать. Подхваченный последней волной утекающей силы, несчастный чуть приподнялся на сырых склизких камнях. В предсмертной тоске он вдруг обрёл голос, и отлетающее дыхание выплеснуло слова, которые с тех пор преследуют меня днём и ночью.
– Глупец! – проговорил он. – Неужели ты так и не понял, в чём мой секрет? Жалкий умишко, не способный догадаться, по чьей воле твой род шесть веков не мог избавиться от страшного проклятия! Разве я не рассказал тебе о чудесном эликсире, дарующем вечную жизнь? Тебе ли не знать, что тайна, над которой бились алхимики, открыта? Слушай же! Это я! Я! Я! Я прожил шестьсот лет, и все шестьсот лет я мстил!
Я мстил, ибо я – Карл Колдун!
Автор: Говард Ф. Лавкрафт
1917
Говард Филлипс Лавкрафт (1890–1937) – американский писатель и журналист. Богом художественной литературы считал Эдгара По; писал в жанре, который он сам называл «странной фантастикой».
Мнение администрации сайта и Ваше мнение, может частично или полностью не совпадать с мнениями авторов публикаций. Администрация не несет ответственности за достоверность и содержание материалов,которые добавляются пользователями в ленту новостей.
|
